Последние дни жизни Николая Ивановича Костомарова.

   Еще въ концѣ 1882 года появились у Николая Ивановича симптомы болѣзни, которая въ 1885 свела его въ могилу: откры­лось кровохарканье. Докторъ Кошлаковъ, въ числѣ прочихъ средствъ, предписалъ прiостановить прогулки пѣшкомъ. Это было большое лишенiе для Николая Ивановича, такъ какъ движенiе на свежѣмъ воздухѣ живительно дѣйствовало на здоровье и расположенiе духа труженика, обреченнаго на сидячую каби­нетную жизнь. Послѣ нѣсколькихъ дней пребыванiя въ заперти, онъ наотрѣзъ отказался измѣнить своей привычкѣ выходить на воздухъ ежедневно и не могъ помириться съ просьбами по­беречь себя. Восхожденiе на высокую лѣстницу усиливало кровохарканiе: необходимо было перейти на такую квартиру, гдѣ бы  лѣстница состояла изъ нѣсколькихъ ступеней. Весною 1883 года это было исполнено. Пребыванiе лѣтомь въ деревнѣ принесло, большую пользу здоровью Николая Ивановича. Онъ возвратился осенью въ Петербургъ изъ любимаго сельца Дѣдовцы на столько бодрымъ, что съ удвоенною энергiею принялся за обычныя свои занятiя по русской исторiи и съ Васильевскаго острова сталъ ходить на Дворцовую площадь въ Государ­ственный архивъ. Проработавши тамъ до сумерекъ, Николай Ивановичъ возвращался пѣшкомь домой и чувствовалъ себя прекрасно, но въ день 25 января 1884 года, едва успѣлъ выйти изъ зданiя, гдѣ помѣщается архивъ, какъ былъ сшибленъ съ ногъ и измятъ парою лошадей, запряженныхъ въ дышловыя сани, который поволокли его, безчувственнаго, чуть не черезъ всю площадь, пока, наконецъ, онъ не былъ поднята городовыми и отвезенъ въ полицейскiй участокъ. Немного оправившись отъ общаго потрясенiя и обморока, Николай Ивановичъ возвратился домой, обезсилѣвiшй до такой степени, что не могъ самъ выйти изъ саней; изъ горла и уха сочилась кровь.

   Съ тѣхъ поръ болѣзнь быстрѣе начала разрушать богатый организмъ Николая Ивановича, а лишенiе прогулокъ и строгая дiэта возбуждали нервное раздраженiе, тѣмъ еще болѣе, что болѣзнь мѣшала усиленно работать. Лѣто 1884 года, снова проведенное въ Дѣдовцахъ, не принесло уже улучшенiя; крово­харканье усиливалось, слабость увеличивалась. По возвращенiи осенью въ Петербургъ, къ прежнимъ страданiямъ присоединилось разстройство пищеваренiя. Тутъ ужъ никакiе медикаменты не помогали. Нашъ больной, постепенно ослабѣвая, все еще продолжалъ работать - писалъ и диктовалъ съ болынимъ надъ собой услиiемъ, но изо дня въ день сталъ чаще ложиться на диванъ въ своемъ кабинетѣ и тогда слушалъ чтенiе. Въ февралѣ 1885 года приглашенъ былъ на консультацiю докторъ Боткинъ, онъ вполнѣ одобрилъ лѣченiе проф. Кошлакова. Молчанiе Боткина при прощаньѣ со мной давало понять, что положенiе больного онъ признаетъ безнадежнымъ.

   16 марта, въ день вербной субботы, происходили у насъ хлопоты по приглашенiю на консультацiю докторовъ: Здекауера, Чудновскаго и Кошлакова. Никакой пользы отъ консультацiи уже не ожидалось, она была нужна для успокоенiя больного. Николай Ивановичъ былъ очень слабъ, но еще держался на ногахъ и, одѣтый въ свое обычное платье, то лежалъ въ полудремотѣ на своемъ уютномъ диванчикѣ, то вставалъ съ блестящими глазами и зловѣщимъ румянцемъ на исхудаломъ лицѣ, тихо проходилъ въ свою спальную къ умывальнику и освѣжалъ ceбѣ лицо и всю голову холодной водой. Это придавало ему ни­сколько бодрый видъ. Возвращаясь въ кабинетъ, онъ садился въ боковое мягкое кресло у письменнаго стола, бралъ въ руки Исторiю академiи наукъ Пекарскаго и перелистовывалъ; онъ думалъ продиктовать краткое жизнеописаше Ломоносова, которое должно было войти въ седьмой выпускъ «Русской Исторiи въ жизнеописанiи ея главнѣйших дѣятелей», вмѣстѣ съ бiографiями Миниха, Анны Iоанновны и Елизаветы Петровны, уже написаными для седьмого выпуска. Но книгу Пекарскаго, по ея вѣcy и размѣру, трудно было держать больному долго въ рукахъ, и часто приходилось видѣть ихъ опущенными съ книгою на колѣни, послѣ краткаго отдыха, Николай Ивановичъ подымалъ ее снова, а плохое зрѣнiе его вынуждало держать книгу очень близко къ лицу. Въ минуты отдыха или, вѣpнѣe, борьбы съ приближающеюся смертью, мысль его все таки работала, лицо было спокойно, глаза смотрѣли въ пространство... Иногда онъ бралъ перо и писалъ что-то на листкахъ почтовой бумаги. Я спросила о предметѣ, его занимающему онъ отвѣтилъ «Это я отдыхаю». – «О чемъ же пишешь»? – «А вотъ увидите»! - Это былъ разсказъ изъ жизни фельдмаршала Миниха. Но страданiя  и общiй упадокъ силъ не дозволяли продолжительнаго сидѣнья съ перомъ въ рукахъ больно и досадно было сознавать не­обходимость разстаться съ этими любимѣйшими товарищами его жизни.

   Во весь день и вечеръ Николай Ивановичъ былъ особен­но грустенъ и раздражителенъ, не было возможности его успо­коить. Онъ замѣтилъ, наконецъ, что я смущена состоянiемъ его духа, и сказалъ «вы измучились при мнѣ, барыня! Я попрошу завтра врачей прежде всего позаботиться о моей доброй барынѣ».

   Въ вербное воскресенье Николай Ивановичъ заволновался съ ранняго утра, вспомнивши, что, по болѣзни, не былъ на­канунѣ въ церкви и не принесъ вербы. Я принесла ему боль­шую ветвь освященной вербы и, шутя, пригрозила ею, приго­варивая по малорусскому обычаю: «не я бью, верба бье, за тыждень великдень»!

   - А я не дожду великодня - сказалъ съ грустью мой больной; я умру, какъ мне кажѣтся, въ страстную субботу!

   - «А консилiумъ для чего же будетъ у насъ сегодня, какъ не для того, чтобы «великдень» былъ для насъ радостнымъ днемъ» - возразила я.

   На лице у больного мелькнула улыбка.

   Къ 12 часамъ дня съѣхались врачи. Они были опечалены состоянiемъ Николая Ивановича и невозможностью спасти его. Совѣщанiя ихъ въ отдѣльной комнатѣ были продолжительны и вращались по преимуществу на томъ, чтобы облегчить страданiя и поддержать у больного надежду на исцѣленiе. Назна­чили ему употребленiе кумыса въ Самарѣ, гдѣ устроено особое лечебное заведенiе. Старѣйшiй изъ врачей, Здекауеръ, держалъ рѣчь къ больному, лежавшему на своемъ диванчикѣ, доказывалъ чудодѣйственную силу кумыса, Кошлаковъ курилъ сигару и какъ бы занятъ былъ тѣмъ, что она туго курится, Чудновскiй сидѣлъ неподвижно, опустивши глаза на паркетъ... Было ясно, что спасенья нѣтъ!

   Бѣдный больной слушалъ, стараясь вѣрить словамъ Здекауера, но въ концѣ его рѣчи произнесъ: «Вы говорите, что на кумысъ нужно ѣхать въ половинѣ мая, а теперь половина марта. Неужели я выдержу еще два мѣсяца, не околѣвши отъ моей ужасной болезни?»

   Ему отвѣтили, что до этого времени, до мая, найдется и здѣсь, въ Петербургѣ, кумысъ, хотя и не такого высокаго достоинства, какъ самарскiй, но все же достаточно способный под­держать силы больного до той поры, когда нужно будетъ ѣхать въ Самару. Николай Ивановичъ какъ будто успокоился, а д-ръ Кошлаковъ обѣщалъ пригласить къ нему немедля молодого врача Штанге, спецiально занимающегося каждое лѣто завѣдыванiемъ кумысной лечебницей въ Самарѣ

   Bcкopѣ прiѣхалъ д-ръ Штанге и привезъ небольшую бу­тылку кефира, которую предложилъ нашему больному выпить вмѣсто кумыса, за невозможностью найти въ Петербургѣ кумысъ хорошаго качества. Рѣшено было продолжать леченiе употребленiемъ кефира.

   Къ обѣду прiѣхалъ Д. Л. М-въ и тотчасъ послѣ обѣда принялся, по обыкновенiю, читать вслухъ. Больной то слушалъ, то спалъ. Для того, чтобъ не разбудить его, нужно было чи­тать безъ перерыва и лишь постепенно понижать голосъ, та­кое монотонное чтенiе, словно псаломщика при покойникѣ, на­водило унынiе, но убаюкивало страдальца.

   Докторъ Штанге занялся обстоятельнымъ изслѣдованiемъ отправленiй Николая Ивановича и нашелъ въ нихъ присутствiе коховскихъ бациллъ. Это показывало, что у нашего больного бугорчатка на легкихъ и на кишкахъ.

   Въ понедѣльникъ страстной недѣли, 18 марта, Николай Ивановичъ изъявилъ желанiе проѣхаться въ коляскѣ. Былъ яс­ный день. Больной былъ такъ слабъ, что только съ помощью швейцара и дворника удалось усадить его въ коляску. Мы про­ѣхали по набережной Васильевскаго Острова, черезъ дворцовый мостъ, мимо зимняго дворца, по площади, гдѣ 25 января 1884 года, у зданiя главнаго штаба, подъ аркой, Николай Ивановичъ былъ сшибленъ съ ногъ лошадьми. Онъ вспомнилъ объ этомъ и указалъ мнѣ, до какого мѣста протащили его сани и гдѣ онъ былъ поднять городовыми. Мы проѣхали по Большой Морской. Коляска плавно катилась по торцовой мостовой, а бѣдный боль­ной жаловался на толчки и на боль въ груди. Мы поспѣшили домой.

   На слѣдующiй день мы снова поѣхали «хлебнуть» свѣжаго весенняго воздуха, какъ имѣлъ обыкновенiе выражаться Николай Ивановичъ. Солнце ярко свѣтило, но Нева была ско­вана льдомъ, дулъ сѣверный вѣтеръ, больной тихо стоналъ. Поѣздки эти все таки развлекали его.

   Въ остальные дни страстной недѣли небо было пасмурное, холодный вѣтеръ дулъ сильнѣе, и докторъ советовали переждать - не ѣздить на воздухъ. Николай Ивановичъ сердился и допрашивалъ, навсегда ли ужъ ему опредѣлено «прѣть» въ ком­натной атмосферѣ. Леченiе кефиромъ не только не удавалось, но приносило вредъ, врачи нашли, что лучше покинуть кефиръ и придерживаться прежнихъ лекарствъ. Настроенiе духа у больного было тоскливое, а у друзей его еще тѣмъ болѣе, что на заявленiе о тяжкомъ сознанiи больного въ его безпомощности, д-ръ Штанге отвѣтилъ: «что делать! страдать уже недолго, съ прохожденiемъ льда на Невѣ, все будетъ кончено!» Д. Л. М-въ проводилъ цѣлые вечера, а часто и дни возлѣ больного, навѣ­щали и другiе близкiе, преданные люди. Одинъ изъ такихъ, Ю. Ю. Ц—iй, просидѣвши часа два у изголовья того диван­чика, на которомъ томился угасавшiй Николай Ивановичъ, ста­рался развлекать его своей живою рѣчью, но затѣмъ у него самого не хватило силъ скрывать печаль и сдерживать набѣгавшiя слезы, припавши къ рукѣ больного, онъ горячо поцѣловалъ ее нѣсколько разъ и торопливо проговорилъ: «простите, про­стите! я такъ глубоко уважаю васъ... мнѣ такъ больно видѣть васъ недугующимъ, я не смѣю дальше безпокоить васъ моимъ присутствiемъ... Богъ дастъ!... простите! до свиданiя!» Онъ быстро ушелъ домой. Николай Ивановичъ былъ очень тронутъ, обращенный ко мнѣ взглядъ его, слегка затуманенный слезою, ясно выражалъ это безъ словъ.

   Еще 1 марта приглашена была къ намъ въ помощь для ухода за больнымъ опытная въ такомъ дѣлѣ Эмма Христiановна Введенская. Она являлась черезъ день, приходила въ 7 часовъ вечера и оставалась до 10 часовъ утра слѣдующаго дня, давая мнѣ такимъ образомъ возможность отдыхать въ своей комнатѣ черезъ одну ночь, чтобы запастись силами для бодрствованiя въ другую. Живая и умная Эмма Христiановна, при отличномъ умѣньи оказать больному всякаго рода помощь, обладала притомъ замѣчательной физической силой. Она сразу стала для Николая Ивановича прiятнымъ и необходимымъ человѣкомъ и внушала видѣвшимъ уходъ ея за страдальцемъ чув­ство благоговѣнной къ ней признательности.

   За нѣсколько дней до послѣдняго консилiума, нашъ больной заявилъ желанiе посмотрѣть на выставкѣ вторично картину Рѣпина «Iоаннъ Грозный при убитомъ имъ сынѣ». - Что же? сказала Эмма Христiановна, - я свезу васъ въ саняхъ - и при­бавила, - а наша барыня съ барышней поѣдутъ въ другихъ саняхъ вслѣдъ за нами. Больной былъ очень доволенъ. Мы съ дочерью поѣхали, однако, первыми, нужно было разыскать швейцара и иныхъ служителей при выставкѣ (бывшей на Невскомъ Проспектѣ, въ домѣ Бенардаки), чтобы они помогли больному подняться изъ саней и по высокой лѣстницѣ. Время избрано было раннее, пока нѣтъ наплыва публики на выставке. Прiѣхали, втащили изнеможеннаго посѣтителя, ввели и усадили передъ картиной Рѣпина. Николай Ивановичъ сталъ закрывать отъ себя сбоку свѣтъ, чтобы лучше вглядѣться, зренiе давно уже ему измѣняло. Въ это время кто-то проговорилъ позади насъ: «посадите Николая Ивановича правѣе» - и, замѣтивши, что онъ слабъ, помогъ передвинуть его. «Какого мнѣнiя вы объ этой картинѣ, Николай Ивановичъ?» - спросилъ тотъ же господинъ, не выставляясь впередъ.

   - Да вотъ такого, что не хотѣлъ умереть, не взглянувши еще разъ! А я ужъ былъ здѣсь недавно. -

«Какая высокая похвала! и какъ я высоко цѣню ее! Это несравненная оцѣнка для меня! Я авторъ картины; вы не уз­нали меня, Николай Ивановичъ, а я имѣлъ честь быть у васъ года три назадъ или четыре»!

   Нашъ больной былъ очень радъ, что, не подозрѣвая такъ близко возлѣ себя присутствiя автора картины, могъ выразить ему свой восторгъ о его художеетвенномъ произведенiи. Затѣмъ Рѣпинъ сопровождалъ Николая Ивановича въ его медленномъ движенiи изъ одного зала въ другой, гдѣ съ особеннымъ интересомъ осматривали они этюды В. Маковскаго изъ украинской народной жизни. При этомъ добрый Рѣпинъ, желая развлечь больного, представилъ ему своего сына - мальчика лѣтъ восьми

и, выдернувши у ребенка прядь волосъ изъ за праваго уха, сказалъ: «а вотъ оселедецъ»! Николай Ивановичъ смѣялся и, прощаясь съ Рѣпинымъ, сказалъ:

   - Я очень боленъ, чуть живъ, но не былъ бы спокоенъ, еслибъ не видѣлъ вашей картины вторично; теперь я доволенъ, прощайте!

   Знаменитый художникъ былъ видимо тронутъ.

   Мы поѣхали домой уже безъ Эммы Христiановны, кото­рая ушла на отдыхъ, дочь моя, Софiя, взялась сѣсть съ Николаемъ Ивановичемъ въ сани и поддерживать его. Онъ воро­тился домой довольный и на время успокоенный. Я возвратилась ранѣе, чтобы вновь подготовить больному помощниковъ для передвиженiя изъ саней въ комнаты, и ожидала его съ кипящимъ самоваромъ на столѣ. За чаемъ оживленный впечатлѣнiями поѣздки, нашъ больной, предлагая мнѣ свѣжiй калачъ, сказалъ: «проѣзжая по Невскому мимо Филиппова, я заявилъ желанiе купить калачей, барышня выскочила изъ саней, сбѣ­гала за калачами и привезла ихъ еще горячими».

   Великiй праздникъ Воскресенья Христова мы встрѣтили не радостно. Въ страстную субботу Николай Ивановичъ спросилъ меня, куплю ли я, какъ прежде водилось, нѣсколько вазоновъ цвѣтущихъ азалiй, розъ и рододендроновъ для украшенiя пасхальнаго стола? Я отвѣтила, что намъ съ нимъ теперь не до цвѣточковъ, нейдутъ они на умъ при его болѣзни!..

   «Правда, барыня! не до поросятъ, колы свыню смалять! Свезите меня лучше въ церковь, я не стану принимать пищи, пока не приложусь къ плащаницѣ! Вы что-то, барыня, молчите, но знайте, я никогда не прощу вамъ, если вы лишите меня этого духовнаго успокоенiя»!

   Мы переглянулись съ Эммой Христiановной отъ недоу­мѣнья - какимъ образомъ довезти такого слабаго больного до церкви. Отклонять его отъ такого желанiя не хватало смелости и силъ. Нанята была четырехмѣстная коляска, такъ какъ Нико­лай Ивановичъ не любилъ ѣздить въ каретѣ. У подъѣзда намъ  повстрѣчался знакомый юноша, онъ помогъ швейцару усадить больного въ коляску и самъ сѣлъ съ нами. Мы поѣхали въ церковь св. Андрея на углу 6-й линiи и большого проспекта Васильевскаго острова. У входа въ церковь, мы всѣ трое, при необычайной силе Эммы Христiановны, не могли вынести больного изъ коляски. Въ отчаянiи я оглянулась вокругъ и увидѣла нѣсколькихъ мужиковъ-рабочихъ, глазѣвшихъ на воз­ню съ больнымъ старикомъ. Я поклонилась имъ и сказала: «добрые люди! помогите Христа ради болящему старику выйти изъ коляски! желаетъ приложиться къ плащаницѣ». Мгновенно мужички вынесли Николая Ивановича изъ коляски и внесли въ церковь, гдѣ уже онъ самъ, съ нашей помощью, подошелъ къ плащаницѣ. Народъ толпился къ ней; дошла очередь и до насъ. Съ видимымъ волненiемъ припалъ нашъ страдалецъ къ изображенiю Божественнаго Страдальца и, какъ будто укрѣплен­ный особой силой, бодро сошелъ со сгуненекъ и прошелъ вдоль всего храма. У входа онъ остановился и сталъ разспрашивать - скоро ли начнется богослуженiе.

   - Черезъ полтора часа, былъ отвѣть причетника.

   - «Что жъ, барыня, подождемъ служенiя?»

   - Ты и теперь утомленъ, отвѣтила я, нельзя поручиться за твои силы. Желанiе твое исполнено, къ плащаницѣ мы при­ложились, - поѣдемъ поскорѣе домой!

   Николай Ивановичъ согласился безъ возраженiя, и мы тѣмъ же порядкомъ, т. е. опять съ помощью прохожихъ мужичковъ, усадили его въ коляску. По пути встрѣчались зна­комые, кланялись и привѣтливо улыбались, какъ бы выражая радость, что видять его выѣзжающимъ на свежiй воздухъ. То былъ послѣднiй его выѣздъ.

   Возвратились домой, онъ протянулъ мнѣ свою исхудалую руку и сказалъ,- «вотъ спасибо моей барынѣ, что не перечила, свезла меня къ плащаницѣ! Я такъ горячо молился, съ такою вѣрою приложился, и мнѣ стало какъ-то легко, отрадно, какая-то надежда освѣжила меня».

   Вечеромъ прiѣхалъ духовникъ Николая Ивановича, свя­щенникъ Стефанъ Ивановичъ Опатовичъ, освятить пасхальныя яства. Зажгли свѣчи, священникъ надѣлъ епитрахиль, взялъ въ руки крестъ и началъ читать молитву. Нашъ больной пришелъ въ столовую, но не могъ держаться на ногахъ и присѣлъ, перекрестясь и глубоко вздохнувши. По окончанш обряда освященiя, отецъ Стефанъ обратился съ торжественнымъ «Христосъ воскресе» къ хозяину дома. Николай Ивановичъ привсталъ, приложился ко кресту, похристосовался съ своимъ духовникомъ и со всѣми домашними. Онъ вспомнилъ обыкновенiе свое по­радовать своихъ слугъ денежнымъ гостинцемъ независимо отъ того, что они получали въ празднику отъ хозяйки - и съ при­вѣтливою улыбкою поздравляя ихъ, похристосовавшись, раздавалъ деньги. Но тутъ же онъ затосковалъ о томъ, что его «не пустятъ» въ церковь къ ночному богослуженiю.

   - «Барыня! неужели нельзя мнѣ къ всенощной»?

   Священникъ, Эмма Хр. и Д. Л. М-въ всѣ единогласно убѣждали больного не истощать своихъ силъ и представляли немыслимымъ присутствiе его въ церкви ночью, гдѣ будетъ давка и губительная атмосфера отъ множества горящихъ свѣчей. У Николая Ивановича навернулись слезы, и онъ произнесъ съ волненiемъ:

   «Три раза въ жизни я былъ лишенъ возможности присут­ствовать на богослуженiи въ эту великую ночь: первый разъ въ Петропавловской крѣпости въ 1848 году, когда, заключенный въ Алексѣевскомъ равелинѣ, я рыдалъ, слушаючи гулъ колоколовъ и пушечную пальбу, возвѣщавшiе о великомъ торжествѣ; второй разъ - въ 1883 году, вслѣдствiе кровохарканья, и теперь - послѣднiй разъ сегодня, здѣсь, прикованный болѣзнью къ этому диванчику»!

   Общими силами стали мы отвлекать Николая Ивановича отъ горькихъ думъ и слезъ. Д. Л. принялся громко читать.

   Въ день Святаго Воскресенiя врачи разрѣшили предложить больному разговеться неболышимъ кусочкомъ кулича или яичкомъ. Онъ былъ доволенъ, воображая, что положенiе его не считаютъ опаснымъ, если при обычной строгой дiэтѣ, разрѣшили и сливки къ чаю, и кусокъ кулича. Въ виду безнадежнаго состоянiя больного, врачи сочли за лучшее не лишать его такихъ мелкихъ привычекъ, которыя соединялись съ празднованiемъ Пасхи. Но куличи показались невкусными, Николай Ивановичъ сказалъ, что народный «паски» съ инбиремъ у малоросiянокъ гораздо вкуснее всѣхъ другихъ печенiй. Вообще за­мѣчалось, что аппетитъ окончательно измѣнилъ больному. Стали появляться легкiе припадки удушья по утрамъ. Употребляли вдыханiе кислорода. Съ каждымъ днемъ все болѣе замѣчался упадокъ силъ, и больной, опираясь на кого либо изъ помогавшихъ ему встать или сѣсть, такъ трудно опускался, что явля­лась опасность упасть вмѣстѣ съ нимъ. Какъ на горе, наша добрая и преданнѣйшая слуга Ульяна, уже десять лѣтъ ока­зывавшая самую искреннюю заботу о его здоровьи, заболѣла въ концѣ февраля и, не желая покидать Николая Ивановича при его послѣднихъ дняхъ, вынесла плеврита на ногахъ. Теперь она не могла двигаться. Оказалось недостаточнымъ присутствiе Эммы Хр. черезъ ночь, каждую вторую ночь и во всѣ дни при­ходилось больному довольствоваться только моею помощью, а я къ несчастiю, не обладаю физической силой и, подъ страхомъ ожиданiя роковой минуты, такъ ослабѣла, что, случалось, не удержу своего страдальца - и онъ чуть не опрокинется вмѣсто того, чтобы сѣсть исподволь. Кромѣ того, болѣзнь нашей Ульяны ставила меня въ необходимость часто покидать его, чтобы принести то новую грѣлку, то питье, и больному было не­удобно оставаться одному, пока я возвращусь съ тѣмъ или другимъ. Ему самому стало ясно, что необходима помощь другой сидѣлки, которая бы черезъ сутки приходила на цѣлыя сутки, а не на ночь только. Однако едва я сказала, что думаю, впредь до выздоровленiя Ульяны, воспользоваться помощью рекоменду­емой Эммой Хр. фельдшерицы, Николай Ивановичъ воскликнулъ:

   - «Какъ! стало быть вы, барыня, не будете ночевать здѣсь, а оставите меня въ одну ночь на попеченiе Эммы Хр. и въ другую - этой незнакомой дѣвицы»?

   Все будетъ по прежнему, отвѣчала я, когда Эмма Хр. ночуетъ здѣсь, я буду отдыхать въ своѣй комнате, а вторую ночь я буду при тебѣ, только не одна, а съ помощницей, пока наша Ульяна не поправится.

   Больной успокоился. Въ то время были у насъ посѣти­тели, навѣщавшiе больного, и слыша все это изъ другой ком­наты, предложили моей дочери устроить между болѣе близкими знакомыми и почитателями Николая Ивановича поочередное де­журство при немъ, какъ это было въ 1875 году, во время его тифозной болѣзни. Такимъ образомъ устраивалась очень силь­ная мнѣ помощь, которой, при всемъ желанiи, дочь моя не могла мнѣ оказывать въ личномъ уходѣ за больнымъ, такъ какъ, при своей обычной скромности, онъ не позволялъ ей входить къ нему въ такое время, когда онъ былъ раздѣтъ, вторая же наша горничная была постоянно на посылкахъ то за кислородомъ въ аптеку, то за другими дѣлами.

   Оставалось предупредить больного о предпринимаемомъ дежурствѣ и получить на него согласiе.

   - «О чемъ въ гостинной идутъ Taкie оживленные толки»? спросилъ въ это время Николай Ивановичь.

   - Добрые знакомые желаютъ оказать тебѣ уходъ во время болѣзни, какъ это дѣлалось во время твоей тифозной болѣзни, хотятъ и поразвлечь тебя днемъ и вечеромъ, утромъ придетъ одинъ, вечеромъ другой, на ночь третiй, завтра съ утра чет­вертый и т. д. при частой смѣнѣ, никто не будетъ стесненъ, и у насъ постоянно будетъ кто либо изъ близкихъ. Согласенъ? - Я назвала желающихъ устроить дежурство.

   «Я очень, очень благодаренъ, и очень дорого мнѣ такое попеченiе, а видѣть возлѣ себя такихъ людей, какъ В—чъ, Ц—iй, Б—мъ, К—въ и другихъ, которыхъ вы сейчась назвали, я всегда очень радъ», отвѣтилъ растроганный больной.

   Составили списокъ лицъ и опредѣлили смѣны. Всѣ, какъ будто условившись, принимали при входѣ къ больному спокой­ный видъ, занимали его чтенiемъ вслухъ, бесѣдой, одѣвали его въ шубу и шапку, усаживали въ кресло, при открытомъ окнѣ, когда больному хотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ. Съ си­гарою въ рукѣ, онъ просиживалъ такимъ образомъ ежедневно часъ, другой у открытаго настежь окна, и это какъ будто замѣняло ему прогулку на улицѣ. Съ каждымъ днемъ и куренье табаку становилось для него затруднительнѣе, но отъ тоски ли, или по дѣйствительному желанiю, онъ частенько просилъ меня дать ему сигару. Если случалось мнѣ уйти изъ кабинета, нашъ бѣдный больной обращался къ присутствующимъ съ просьбой позвать «барыню». Прихожу и слышу: «дайте мнѣ сигарочку, барыня»! Это вызывало добродушную улыбку у присутствовавшихъ, такъ какъ сигары лежали передъ больнымъ на столѣ. Едва сигара закуривалась, тотчасъ и покидалась, а проходилъ часъ или того менѣе - снова повторялось: «барыня, дайте сига­рочку». Повидимому, это развлекало больного, хотя и не надолго.

   Д. Л. М—въ и другiе близкiе люди продолжали посѣщать его и развлекать то чтенiемъ вслухъ, то бесѣдой о новостяхъ дня. Его занималъ и афганскiй вопросъ, и малорусскiй , переводъ изъ классиковъ, который онъ слушалъ съ вниманiемъ; хоть на нѣсколько минутъ принимался онъ то за свое писанiе о Минихѣ, то за Пекарскаго. Такъ проходила Свѣтлая недѣля. Съ трудомъ обмакивая перо въ чернильницу, Николай Ивановичъ склонялся надъ писаннымъ вкривь и вкось листкомъ, охалъ, стоналъ, а иногда, прерываемый сильною болью, успѣвалъ по­ставить только точку - и бросая перо, ложился на свой диванчикъ. Проходило нѣсколько времени, боль ослабѣвала - и нашъ больной изнеможенный плелся къ своему любимому мѣсту къ письменному столу, гдѣ столько лѣтъ работалъ днемъ и ночью, отдыхая только три-четыре часа въ сутки, необходимые для сна.

   Въ воскресенье, 31 марта, Николай Ивановичъ, вставши утромъ съ постели, не могъ простоять то короткое время, въ которое поспѣшно одѣвали его въ обычное платье. Онъ никогда не употреблялъ халата и не имѣлъ его. Прiехалъ на цѣлый день Д. Л. Онъ увидѣлъ, какъ трудно давалось боль­ному нередвиженiе изъ спальной въ кабинетъ и обратно, одышка мучила его. Д. Л. предложилъ перевозить его въ креслѣ, подъ которымъ были мѣдныя колесца, усаживалъ и каталъ его. Проѣзжая такимъ образомъ мимо бюста своего стараго прiятеля Шевченка, больной сказалъ: «Чи бачишъ, Тарасе, якъ Мыкола издыть»! Въ это-же воскресенье онъ въ послѣдтй разъ принималъ пищу и ужъ больше не вспоминалъ о ней, а лишь изрѣдка спрашивалъ чашку «теплоты»: питье это, состоявшее изъ согрѣтаго краснаго вина, разбавленнаго кипяткомъ, и подслащенное сахаромъ, согрѣвало и какъ будто подкрѣпляло больного.

    Въ понедѣльникъ, 1 апрѣля, Николай Ивановичъ не могъ  уже встать съ постели и одѣться, малѣйшее движенiе и усилiе вызывало удушье. Съ отчаянiемъ откинулся онъ на подушки и закричалъ: «прѣть, прѣть въ постели до могилы! Пропащiй я человекъ»! Посѣтившему его д-ру Кошлакову онъ сказалъ: «бросьте, Димитрiй Ивановичъ, лечить меня! вѣдь я ужъ въ постель слегъ, и не вставать мнѣ болѣе"!

   - Мы никогда не бросаемъ больныхъ, боремся съ болѣзнью, не покладая рукъ, да и такiя ли болѣзни приходилось излечи­вать! Моя дочка три мѣсяца лежала почти недвижимо, не от­крывала глазъ, жила искусственнымъ питанiемъ—и теперь здо­рова! Вотъ и у васъ сегодня нѣтъ аппетита и можетъ его не быть впродолженiе нѣкотораго времени, - мы и для васъ назначимъ искусственное питанiе, дадимъ пептонъ-бульонъ, пока придетъ къ лучшему.

   Николай Ивановичъ успокоился, ничего ужъ не соображая, у дочери доктора былъ расцвѣтъ жизни, а не угасанiе ея!

   Спустя нѣсколько минутъ, нашъ больной вспомнилъ, что былъ день 1 апрѣля и спросилъ—принесена ли апрельская книга «Вѣстника Европы», гдѣ должна была появиться его статья по поводу книги Кояловича «Иcтopiя русскаго самосознанiя». Я поднесла свежiй нумеръ «Вѣстника Европы» и от­крыла передъ Николаемъ Ивановичемъ его статью. Онъ спо­койно и медлено произнесъ: «пусть сочиняетъ» я все сказалъ»...

   Припадки удушья усиливались, вдыханiе кислорода мало облегчало больного, и онъ сталъ просить «воздуха» - открыть окно. На дворе было около 3-хъ градусовъ мороза, но отказы­вать страдальцу въ чемъ бы то ни было - не приходилось. Врачи разрѣшили открывать окна по очереди, то въ кабинетѣ, то въ спальной, и мы постоянно переносили нашего бѣднаго больного съ кроватью въ ту изъ комнатъ, гдѣ, просвѣживши воздухъ, закрывали окно. Усиленные npieмы опiума и другихъ лекарства притупляли боли и повергали страдальца въ какое-то оцѣпенѣнiе. Отъ времени до времени, какъ бы просыпаясь, онъ разговаривалъ съ окружающими. Въ числѣ лицъ, устроившихъ де­журство при Николаѣ Ивановичѣ, были три молодые врача В—iй, Г—нъ и Т—iй. Первый изъ нихъ провелъ ночь у по­стели нашего больного. Просыпаясь, Николай Ивановичъ бесѣдовалъ съ нимъи очень спокойно разсирашивалъ - какъ начинается агонiя и чѣмъ она распознается.

   Такъ прошелъ и слѣдующiй день.

   Въ среду, 3-го апрѣля, удушье усилилось, и передъ его приступомъ было у больного замѣтное безпокойство и раздра­жительность. Едва я ушла въ свою комнату, чтобы умыться послѣ проведенной тяжело ночи при своемъ страдальцѣ, какъ онъ сталъ звать меня съ особеннымъ нетерпѣньемъ.

   «Зачѣмъ уходите, барыня! не уходите! не уходите отсюда! Я хочу умереть на вашихъ рукахъ! Я окруженъ попеченiями многихъ добрыхъ людей, спасибо всѣмъ, но я хочу, чтобы только вы закрыли мнѣ глаза».

   Я попросила прощенiя за отлучку, раздраженiе скоро улег­лось, онъ протянулъ мнѣ руку. Къ двумъ часамъ дня сдѣлался болѣе сильный припадокъ удушья. Николай Ивановичъ метался, вскакивалъ съ постели, кричалъ: пустите меня, Бога ради пу­стите на улицу! воздуху! воздуху! Докторъ Штанге далъ прiемъ морфiя. Когда больной притихъ и лежалъ съ полуоткрытыми глазами, докторъ спросилъ его:

   - Какъ вы себя чувствуете теперь, Николай Ивановичъ? Лучше ли?

   Усиливаясь превозмочь одолѣвавшее его оцѣпенѣнiе, страдалецъ отвѣчалъ угнетеннымъ голосомъ: «все бы ничего, - да вѣдь пять частей свѣта! куда же я ихъ дѣну»! Онъ былъ въ забытьи. Съ этого времени онъ сталъ замѣтно ослабѣвать не только тѣломъ, но и памятью, онъ пересталъ звать по именамъ, а для изъявленiя какого либо желанiя говорилъ: «слушайте, слушайте»! Для меня, вслѣдствiе десятялѣтней привычки, все еще оставалось названiе «барыни».

   Въ четвергъ, 4-го апрѣля, Николай Ивановичъ сказалъ: «я бы желалъ причаститься Св. Таинъ. Что вы на это скажете, барыня»?

   - Сейчасъ пошлю за отцомъ Стефаномъ - отвѣтила я.

   Тутъ вошла наша больная Ульяна: ей хотѣлось взглянуть на угасавшаго Николая Ивановича. Увидавши его, изнеможеннаго, на смертномъ одрѣ, она съ трудомъ сдерживала слезы. Я указала въ сторону дверей, гдѣ у косяка стояла прислонив­шись Ульяна, и сказала: «а посмотри, кто пришелх тебя про­вѣдать»!

   - Ахъ, это ты, бѣдная Ульяна! обратился онъ къ Уль­янѣ.—Ты все еще больна, бѣдная! А все оттого, что не слу­шаешься барыни - бросаешься служить, когда еще не окрѣпла послѣ болѣзни. Вотъ и я не слушался, когда барыня остерегала меня и во-время упрашивала не ѣсть или не пить того или другого, или не выходить изъ дому - и вотъ до чего дошелъ! И съ тобой тоже будетъ, если не будешь слушаться барыни!

   Ульяна поспѣшила уйти рыданiе вырывалось изъ ея боль­ной въ то время груди.

   Многiе знакомые и незнакомые приходили справляться о положенiи Николая Ивановича, для всѣхъ былъ одинъ отвѣтъ, безнадеженъ, умираетъ. Страшный припадокъ удушья въ этотъ день продолжался съ полудня до 6-ти часовъ вечера. Снова по­рывался страдалецъ идти на воздухъ, подымался съ постели, раздвигалъ окружащихъ руками и, задыхаясь, кричалъ: «пустите, пустите! пустить мене»! Громкое клокотанiе въ груди, при не­возможности откашливаться, затрудняло дыханiше, казалось, наступалъ послѣднiй часъ...

   Прибыль священникъ и причастилъ Николая Ивановича Св. Таинъ. Когда возбужденiе начало стихать и удушье осла­бѣло, наступила дремота и тяжелый бредъ, продолжавшiйся не долго, ночь прошла сравнительно спокойно.

   Во весь день 5-го апрѣля происходило у насъ передвиженiе съ постелью изъ спальной въ кабинета и обратно. Умшрающiй все дремалъ, изрѣдка стоналъ, и произносилъ неясныя слова, но въ большинствѣ было у нёго полное сознанiе, терпѣнiе и бдагодушiе. Сидя у его постели, я услыхала: «добра моя жинка! догледила мене до смерти, заплющить мени очи!.. Что? 80 лѣтъ прожилъ? Нѣтъ! Мало прожилъ»! Жалобъ не было. Кто переживалъ такiе дни или даже минуты въ своей семьѣ, тотъ пойметъ, что приходилось испытывать, не находя словъ утѣшенiя для умиравшаго, чтобы поддержать въ немъ надежду на жизнь.

   При видимомъ сознанiи своего отчаяннаго положенiя, Ни­колай Ивановичъ однако же спросилъ у доктора Кошлакова при прощаньи: «а завтра пожалуете»? Быть можетъ, онъ ожидалъ отъ искуснаго врача облегченiя страданiямъ...

   На слѣдуютщiй день не было уже острыхъ припадковъ удушья, но для успокоенiя умиравшаго нужно было, не смотря на морозъ, держать окна открытыми. Я стала кашлять. Чувствуя невозможность сдержать кашель, которымъ бы я могла разбу­дить дремавшаго страдальца, я отошла отъ его постели къ окну, у котораго сидѣла молодая фельдшерица, помогавшая въ уходѣ за Николаемъ Ивановичемъ. Вдругъ онъ открылъ глаза и, не увидавши никого у своей постели, жалобно сказалъ: «покинутъ я всѣми»!

   - Господь съ тобой! отвѣтила я, быстро приблизившись къ нему. Ты не можешь быть покинутымъ! всѣ здѣсь при тебѣ!

   «Добрая, дорогая жена»! проговорилъ мой несчастный мужъ - и протянулъ мнѣ руку. «А кто же еще здѣсь»?

   Сейчасъ В. Г. здѣсь при тебѣ, дѣвица-сидѣлка здесь... Многiе были и ушли, другiе приходятъ вслѣдъ, - двери не за­крываются, столько посѣтителей, справляющихся о твоемъ здо­ровьѣ! Какъ можно тебе думать, дорогой нашъ, что ты всѣми покинутъ! Онъ отвѣтилъ:

   «Добра моя жинка! Поздно сошлись мы съ тобой, рано расходимся, мало прожили вмѣстѣ»! И полузакрывши глаза, вѣ­роятно въ подусознанiи добавилъ: «Черезъ четыре года!.. Но скоро кашель разбудилъ страдальца.

   - He нужно, простоналъ онъ: надѣнете послѣ смерти, завтра!

   Сконфуженная и огорченная отошла наша фельдшерица къ окну; я осталась у постели одна.

   Тихо и протяжно говорилъ Николай Ивановичъ: «Озабоченъ я многими думами!!

Какими? другъ мой!

   «Многими... выразить не могу, сказать не умѣю»... Онъ потиралъ рукою свой лобъ... «Художникъ и поэтъ прости! Про­щайте всѣ! Пустите, пустите, Бога ради! На улицу, на крыльцо пустите»!

Но вѣдь на улицѣ движенiе публики и морозъ, какъ же нести тебя больного съ кроватью на улицу, на морозъ!

   «Ну хоть на-полъ пустите»! Доктору Кошлакову онъ подалъ руку. Добрый докторъ при прощанiи отозвался: - А завтра я снова навѣщу васъ, Николай Ивановичъ. - Отвѣта не было.

   Зашелъ къ намъ въ это время Ю. Ю. Ц-iй, умѣвшiй за­нимать страдальца своей бесѣдой въ предшествовавшiе дни Свя­той недѣли, и теперь сказалъ:

   «А я съ праздника! Чествуется сегодня тысячелѣтняя па­мять свв. Кирилла и Мефодiя». Отвѣта тоже не было: Николай Ивановичъ впалъ въ забытье... Такъ пролежалъ онъ во весь вечеръ и во всю послѣднюю свою ночь.

   Еще съ вечера прiѣхала на смену фельдшерица Эмма Христiановна, на смѣну одного изъ дежурныхъ явился В. Л. Б-мъ, и мы всѣ сидѣли у смертнаго одра Николая Ивановича. Движенiемъ губъ онъ иногда показывалъ, что у него жажда. Подавали ему чайную ложку воды.

Передъ разсвѣтомъ дня 7-го апреля, умирающiй сталъ сильно потягиваться. Лежавшая у его ногъ грѣлка упала и произвела стукъ. Слабымъ голосомъ онъ спросилъ: «что это»? Я ответила: - грѣлка упала, я положу ее обратно въ ногамъ, - и въ это время я прикоснулась къ его ногамъ. «Не трогай»! простоналъ Николай Ивановичъ. Это показало, что онъ въ па­мяти. Иногда слабымъ движенiемъ тѣла онъ выражалъ желанiе перемѣнить мѣсто и повернуться. Эмма Хр. поднимала его и поворачивала. Чуть слышно онъ сказалъ: «больно» и указалъ на бедро, гдѣ уже были пролежни. Ему подложили мягкую по­душку моей дочери, которая принесла ее, застлавши своимъ мягкимъ, бѣлымь шелковымъ платкомъ.

   Съ 6-ти часовъ утра, въ воскресенье, было уже видно, что умирающiй вотъ-вотъ скончается. Яркiе весеннiе лучи солнца озарили страдальческое лицо. Я встала со своего стула отъ постели, подошла къ окну и опустила стору. Въ это время Эмма Хр. схватила меня за руку и прошептала: «кончается»!

   Николай Ивановичъ хотѣлъ приподняться, облокачиваясь на локтѣ лѣвой руки, но мгновенно опустился на подушки, откинувши голову. Глаза его широко раскрылись, по лицу смѣнялись тѣни, одна другой блѣднѣе, изъ груди вырывались вздохи съ хрипѣньемъ... Быстро потухали глаза - и за третьимъ глубокимъ вздохомъ потухли на всегда!

Я исполнила желанiе моего друга: закрыла ему глаза...

 

А. Костомарова. Киевская старина XLIX 1895 год, стр. 1-19.